кажется, тени перестали быть обитаемы. или по какой-то причине просто перестали обращать на него внимание, заключает для себе йере, и одновременно с противной болью в висках приходит осознание — сегодня был его первый трип, который прошёл полностью без включенного света. сомнительный повод для гордости, если подумать, но йере не позволяет соврать самому себе: бояться теперь нет необходимости, и это чертовски приятно. 
сегодня тени молчат. не перешёптываются скрипом половиц, не поют низким гортанным эхом вразнобой псалмы, не скрипят костлявыми пастями, обнажая сквозь гниль клыков бархатные бездонные глотки, за которыми неизменно что-то вязкое и жуткое сквозит, всегда до одури голодное. поначалу йере рефлекторно в нарастающей панике умоляет себя не прикасаться к темноте, любой ценой не вздумать прикасаться (найти источник света, без разницы - зажигалка, настольная лампа, весь свет в доме, скопление людей в баре, что угодно), но стоит только начать отсчитывать секунды вслух — ровно сто шестьдесят (не так уж и много, но йере всё-таки умудрился сбиться и теперь не уверен, ровно или не ровно) — как из подсознания наконец вмешивается голос отца: "и произрастил господь растение, и оно поднялось над ионою, чтобы над головою его всегда была тень и чтобы избавить его от света и огорчения его; иона весьма обрадовался этому растению." четвёртая глава книги пророка, тут же узнаёт йере и замечает, как дышать становится легче. тишина внезапно становится такой оглушительной и живой, что сопротивляться уже поздно и бесполезно.
йере прикрывает глаза, прислушивается. слышит только немного сбитое с такта дыхание и долго гадает, чьё оно, темноты или его собственное. на него впервые не нападают. не затягивают с собой, не давят когтистыми лапами на грудную клетку, не сжирают нарочито вальяжно, заглядывая в глаза (тьма просачивается внутрь через зрачки, и патокой расползается, невыразимо приятно).   
кажется, он мог бы растворить в ней всю свою кровь и лимфу, и жить существовать вот так, в странном симбиозе с тенями, наравне с тенями, вместе с тенями, хоть просто тенью, бесконечно долго, на сколько хватило бы сил, и, может, дышать бы даже не понадобилось.

"и устроил бог так, что на другой день при появлении зари червь подточил растение, и оно засохло, и не было больше тьмы. когда же взошло солнце, навёл бог знойный степной ветер, и солнце стало палить голову ионы, так что он изнемог и просил себе смерти, и сказал: лучше мне умереть, нежели жить."
когда реальность возвращается обратно и пускается трещинами, йере даже обидно, что ночь когда-то (предположительно скоро) должна закончиться. он понятия не имеет, какое сейчас точное время, это не важно.
костяшки пальцев если и дрожат, то уже едва заметно. эйфория проходит по-обидному быстро. хочется продолжения.
волчья свора под сводами рёбер будто всё время существует впроголодь и просит_требует_алчет новой дозы (йере рвано скользит взглядом по раскиданным таблеткам на комоде), но остаточный аппетит всё же удаётся посадить на привязь — йере не уверен, сможет ли и в этот раз также разговаривать с темнотой без слов на равных. за четыре часа забвения плата ощутимая: ноющая слабость в теле и почти собачья усталость (впрочем, при малой дозе вполне терпимо), и тьма это почует, обязательно почует, как хищные звери чуют обречённых.

"и сказал бог ионе: неужели так сильно огорчился ты за растение?"
"он сказал: очень огорчился, даже до смерти."

стук в дверь вырывает из раздумий бесцеремонно и уже окончательно, способность и желание двигаться появляются только минуту спустя. йере касается выключателя (сперва, как обычно, промахивается) и скомканно чертыхается, когда свет бьёт по глазам без всякой жалости и сразу наотмашь, проникая внутривенно, заставляя воспалённый комок мыслей вжиматься в собственные тени и раздосадованно скулить. он сжимает пальцами виски, пытается привести себя в порядок (вроде, получается).

свет вытекает из гостиной расплавленным солнцем, ластится у ног мёрфи, приобнимает за плечи, сжирает заживо тени вокруг и выбора уже не оставляет.
мёрфи здоровается — совершенно в его стиле — без лишних прелюдий и по-честному остро, но на этот раз ему удаётся обезоружить сразу с порога. йере поначалу даже теряется, смакуя не столько сами слова (мысли до сих пор с раздражением зубоскалят и перекидываются уже на мёрфи, "надо же, какие новости" надсадно перекатывается изнутри и щекочет нёбо), сколько то, что за ними: его голос режет по слуху и рикошетит куда-то вовнутрь с глухим эхом. йере привык с хирургической осторожностью выискивать для себя подсказки в чужих взглядах и в чужих душах, но когда перед ним вот так нарочно (нарочно?) всё наизнанку выворачивают и протягивают (чёрт, мёрфи специально плохо старается или у него попросту не осталось сил прятать свои страхи в себе?), наверное не привыкнет никогда.
йер сам себе удивляется, почему вся эта картина не вызывает у него чувства брезгливости даже близко, потому что со стороны выглядит это довольно жалко, как и сама ситуация в целом. как получается улыбнуться ему в ответ искренне и слишком тепло, тоже удивительно. мёрфи, почему не к илаю и не к кому-то ещё, почему ко мне, почему именно ко мне?
(тени изнутри недовольно огрызаются — какого-то чёрта йере рад его видеть).

— конечно, залетай. хочется заново привыкнуть к темноте (в висках всё ещё трещит), но свет перед мёрфи с таким гостеприимством разевает пасть, что, кажется, придётся оставить как есть. йере кивком указывает на диван, приглашая присесть, и устраивается рядом (всё-таки надо было убрать этот до безобразия ироничный натюрморт на комоде - смятая пачка сигарет, пригоршня таблеток и видавшая виды библия с потёртыми страницами не сочетаются друг с другом от слова совсем - но плевать, мёрфи никому не разболтает, даже если заметит).

— что, всё настолько плохо? йере склоняет голову набок и старается не заглядывать в глаза слишком надолго (вскользь всё-таки следит за каждым движением и взглядом, изучающе, по привычке), даёт время успокоиться и почувствовать себя в безопасности. но, впрочем, даже и не думает успокаивать искусственно пресловутыми "ты преувеличиваешь", "ну что за глупости" и "не переживай, всё будет хорошо" (до "всё хорошо" во случае мёрфи, далеко, конечно), это было бы лицемерно. честно говоря, сейчас не особо важно, преувеличивает ли он, но то, что у линды изнутри всё насквозь плесенью разрастается и гниёт, должно быть, ещё с самой её юности, йере напоминать не нужно (помнится, на последнем богослужении, когда прихожане благословляли друг друга, йере со всей искренностью благословил сгнить наконец полностью, благо не вслух). — слушай, необязательно держать всё в себе. станет полегче, если выговоришься. вылетает как бы невзначай, скорее просьбой, нежели просто советом. йере не рассчитывает, что мёрфи вот так запросто выложит все карты (его расшатанное к окружающим доверие иногда сложно предугадать) но попытаться всё же стоило. тени изнутри выжидающе молчат, но, кажется, уже привыкают ко включенному свету.